История священника, который не раз смотрел смерти в глаза.
Протоиерей Михаил Васильев — настоятель храма великомученицы Варвары — Патриаршего подворья при штабе Ракетных войск стратегического назначения. Как военный священник находился в «горячих точках» — в Чечне, Косове, Сирии и других. На его счету — 11 прыжков с парашютом, последний закончился переломом позвоночника. Что он видел на войне и что чувствовал, когда смерть была совсем рядом?
-Однажды нас накрыла РСЗО БМ-21 — реактивная система залпового огня. Это как «Катюша», только больше и страшнее. И вот под обстрелом я оказался в компании двух человек: один некрещеный бурят, а другой — старообрядец. Земля вокруг ходит ходуном, летят палки, клочья земли. Мы в ужасе жмемся друг к другу. Понимаем — все, это конец. Непонятно, когда наступит смерть, но мы чувствуем, что она близко. Я начинаю исповедовать свои грехи этим парням. И вдруг они подхватывают и тоже начинают каяться. Было очень страшно, поэтому исповедоваться было легко. В такой момент главное, чтобы было кому…
Я боюсь смерти, но с годами все меньше. С годами чувства притупляются и просто устаешь бояться. Когда попадаешь под обстрел первый раз, кажется, что все пули летят в цель. А потом понимаешь, что человек — живучее существо и, чтобы тебя убили, должно много чего совпасть. Ну а если и убьют за правое дело — слава Богу!
***
-У меня нет никакого желания совершать подвиги. Я пацифист, я против всех войн. Не в смысле участник общественного движения, а просто не хочу войны — я достаточно ее повидал. Это всегда больно, грязно, неприятно. Мне просто нужно ехать со своей паствой, чтобы ее поддержать. Вот и все. Первый раз это было Косово, Босния, потом Чечня и так далее.
В Косове, кстати, мы вместе с журналистами из программы «Взгляд» снимали фильм о разрушенных святынях. Ездили по храмам и забирали, что осталось от албанцев: книги, облачения, антиминсы — для них это не представляло ценности. А мы привозили местному архиерею в монастырь. Все это делали вместе с военными, конечно. Однажды мы заехали в один старинный взорванный храм, собрали, что было, и начали выходить. Вдруг кто-то увидел, что возвращаться к технике мы должны по минному полю — вначале его просто не заметили. Командир поворачивается и говорит: «Ну что, батюшка, иди первым». Я его прекрасно понимаю — они «встряли» из-за меня, мне и выводить их. Тем более, если подорвусь я, ему не придется объясняться перед начальством. Все правильно сделал, молодец — армейская смекалка сработала. Логика простая: если священник пройдет — Бог на их стороне, не пройдет — поп «неправильный» и Бог ему не помог. Значит, и не нужен им такой. «Сломался — несите другого». Это была такая проверка на прочность молодого. Надеюсь, я ее прошел.
***
-Я пришел в армию как священник в 26 лет. На тот момент я был лейтенантом запаса. Родился в семье военного — сколько себя помню, они всегда меня окружали. Жили мы в военном городке без асфальта в Ненецком автономном округе. Там я до 17 лет занимался офицерским «троеборьем»: вода, дрова, помои. Так что я с детства очень хорошо представлял себе, что такое армия. Когда я бываю, например, в гарнизоне ракетчиков или десантников, это кажется просто местом «лакшери» уровня — по сравнению с нашими бараками из строительного мусора, между которыми иногда бегали и росомахи.
Мое служение военного священника от обычного приходского отличается тем, что мы идем туда, куда, выполняя приказ, идет наша паства. Мы выходим из церковной ограды и направляемся к людям, которые в силу своих воинских обязанностей не могут войти в нормальный уклад приходской жизни. Потому что в условном «секретном лесу», где они находятся, нет церквей.
Многие видят, что зачастую в храмах большая часть прихожан — женщины. А где мужчины? Они или работают, или в армии, или в тюрьме. Поэтому нам важно самим идти к ним. А в армию тем более — там здоровые ребята, там образованные офицеры. Это люди, которые создают семьи, воспитывают детей, приносят пользу Родине и обществу. Они во многом определяют наше будущее — и важно, чтобы наша проповедь не обходила их стороной, чтобы мы могли до них достучаться там.
Надо, чтобы человек оставался человеком, тем более в погонах. Нельзя дать ему «оскотиниться» — даже если обстановка вынуждает. Помню, когда служил в Чеченской республике, приходилось объяснять: нельзя пытать пленных боевиков. Сегодня выполнишь задачу такими методами, а завтра у тебя жизнь пойдет наперекосяк. Если враг сопротивляется, выполни свой долг — останови его силой оружия. Но издеваться нельзя — это мерзость пред Богом. Этому учил еще Суворов.
Перед лицом вечности на войне всегда есть о чем поговорить. Обычно говорим о женщинах, о любви и смысле жизни. Причем о любви к Богу чаще, чем о любви к женщинам. И это понятно. Даже если вроде все в штатном режиме, редко кто из ребят, выпрыгивая из самолета с парашютом за спиной, не скажет: «Господи, помоги! Господи, помилуй!» А дальше моя задача, как священника, помочь этому порыву души оформиться во что-то более глубокое и осознанное. Не просто «ты мне — я тебе»: Ты, Господи меня помилуй, а я потом свечку поставлю или построю храм. Я объясняю, что духовная жизнь — это сложнее, чем преодоление страха смерти, хотя часто с этого все и начинается. А дальше есть целый мир, к которому можно приобщиться. Совсем не обязательно сразу изучать историю Вселенских Соборов. Можно начать с простого: прочитать Евангелие. А если и Евангелие пока сложновато, могу и сам показать на пальцах и примерах из жизни российской армии за последние 25 лет.
Помню, как в Арктике крестил военных. Это было на острове Котельный — мы установили там большой крест в память о первых арктических учениях. На острове есть помещения комендатуры, нас туда пускали для крещения. Инициативу креститься с ходу почти никто не проявляет. Сначала — личный разговор. И если военнослужащий увидит во мне в первую очередь человека, а не «непонятного попа», присланного откуда-то сверху по разнарядке, то и желание прийти в Церковь у него появится.
***
-Я много где успел побывать за 24 года служения. В «горячих точках» — более 50-ти раз. Куда моя десантная паства — туда и я. Как еще? Мне с моим опытом проще, чем остальным священникам, которые едут туда впервые. Допустим, прилетаем в Сирию. Дальше базы кого-то из священников, скорее всего, не выпустят — так всем спокойнее. А есть места, где воинами выполняются задания, они иногда в сотнях километров, и добраться туда можно только колонной или по воздуху — это целая военная операция. Но вот как раз там я нужнее всего.
Не знаю, какие эмоции люди испытывают, видя меня в моем архаичном «прикиде». Но иногда в камуфляж переодеваюсь — все от ситуации зависит. Задача священника — не создавать проблемы, а решать. От моего «прикида» никто не должен испытывать особое желание накрывать именно этот БТР и именно эту колонну. В дороге можно ехать, как все, а потом уже облачиться и совершать богослужение в рясе. Ситуации разные бывали — иногда видя, что едет священник, стреляли прицельно. Поэтому модели поведения в Чечне и Сирии — разные.
***
Я замечательно отношусь к фразе «Не служил — не мужик». Я сам не проходил срочную службу в армии, но и не «косил» от нее. Поэтому перефразировал бы так: «Кто не косил — мужик». Соответственно, равно греховно, косит ли человек от супружеского долга или от воинского — детали здесь не принципиальны. У многих сейчас девиз: «Кому должен — всем прощаю». Я говорю о неспособности человека переступить через собственное эго — «не могу» и «не хочу». Современный житель мегаполиса напрочь не воспринимает слово «надо». Человек приходит в армию с мамиными пирожками, которые быстро кончаются, и он понимает, что рядом куча таких же. Что качество питания явно «Мишлен» не оценит. Боец понимает, что «он попал». Дальше два варианта: распустить сопли или начать «шевелить ластами», учась отвечать за себя и других во взрослом мире. Так мальчики становятся мужчинами.
Источник: Фома.ру
